Лихтенвальд из Сан-Репы. Том 3 - Алексей Козлов

– Мэр – та ещё штучка! От него так и жди сюрпризов! После того, как у него украли его фамильные драгоценности, он хранит ключи от сейфа в заднице! Так надёжнее! – докладывал Кропоткин, более знакомый с нравами, господствующими в Сан Репе, – Такие сейфы я ещё не брал!

– Да поможет ему бог! Да поможет ему бог сохранить нажитое! Да поможет ему бог сохранить нажитое нелёгким трудом! – отвечал Нерон.

– В этой стране никому ничего никогда не удавалось сохранить и никому не удасться! Но хранить ключи в заднице – правильно! Это – красиво! Так делали спартанцы в битве при Ноа! Ты в курсе, что это была за битва?

– Конечно, тем более я в ней сам участвовал кирасиром!

Быстро миновав разгромленное фойе с кучей трупов, компания свернула на широкую, украшенную ковром с изображённым на нём енотом, на лестницу.

На втором этаже Нерону пришлось разбросать целую баррикаду из канцелярских столов, прежде чем он ворвался в приёмную мэра, но того и след простыл.

– Ушёл, мать его! Кропоткин! Гони на третий! Там шум слышен! Чую! Там!

Кропоткин послушался и рванул на третий этаж.

Что же увидел на третьем этаже Кропоткин? Первым делом он увидел вывеску «Организация «Границы без врачей». Он увидел там сущий бардак. Из-под вывески маленький отчаянный охранник ошпарил их очередью, и продолжал стелять, пок Нерон не схватил его лапами и не откусил руки и голову.

В колидорной дали исчезали:

Крисп Обрыгалов – постельничий, Ферапольт Облевалов – мейнстриптер, Крюша Манюйлова – пария при дворце.

Кропоткин суетливо заглядывал в углы, ища начальнику славы, а себе – трофеи! Заглянув за коричневую дверь, он сразу же выскочил назад:

– Это профессор Косточкин! – радостно доложил он голосом музейного гида, – Вернее его останки!

Вессь окровавленный и оборванный до пупа, появился перед бугаём в зеленой форме Нерон и с криком: «Где Кирипокина, сука? Люблю я её! Люблю!» шарахнул охранника в голову так, что у того мозги брызнули на бюстик зачинателя марксизма-ленинизма. И ворвался в следующее помещение.

Это был настоящий штурм, рядом с которым штурм рейстага выглядит, как жалкая пародия! То, что нам вместе с Кропоткиным и Нероном удалось увидеть – это истинное счастье, счастье, неповторимое, может быть никогда в жизни!

Стоит ли описывать в столь важный момент апартаменты? Стоит! Стоит, господа!

Это была контора-кабинет с двумя столами и сейфом. Справа по входу капитан лет сорока с неприветливым лицом Великого Инквизитора сшивал столетнюю, судя по виду, папку с документами. Пришлось сшибить его бронзовым пресс-папье. Следователь Портнов – лицо простое, грубоватое, без интеллигентности вылетел из-за другой двери с пистолетом, и не сносить бы Кропоткину головы, кабы Портнов не поскользнулся на мышином дерьме и не влетел головой в стену. Сзади маячил ещё один типчик, но недолго. У Тохтамышева внешность была особенная, сыщицкая, сдвинутая с загорелого лба на затылок форменная фуражка, не строгая, какая-то домашняя, с белой кокардой, примятый мундир. Былы, да сплыла, потому что пока сы тут пели дифирамбы Тохтамышеву, его не стало на свете. Буквально до того момента, как в здании началась стрельба и крики, он упорно читал книгу «Секреты параболического испражнения». Увидев, что Портнова пришили, Тохтамышев не стал испытывать судьбу и выпрыгнул в окно с криком: «Не сдамся, суки!»

Справедливо говорил поэт: «так кончается земная слава» Так она и кончилась у нашего нового знакомого.

Мэр оказался спрятан в кладовке при сортире и выдал его раненый охранник, которого Кропоткин, не любивший предателей, тут же тихо задавил целлофановым мешком.

– Кто этот добрый человек? – вопросил Гитболан, закатывая глаза к небу.

– Он мясник. Во время войны обстоятельства и воля властей заставляют его подрабатывать в должности тюремного палача. И тогда он, как прежде, вешает тех, кого очередной режим избрал своей парией.

– Зачем ты стал губернатором? У тебя интеллект сторожа и манеры сутенёра. Зачем? Так делают подлые люди, склонные… – в сугубо театральном стиле начал Гитболан, постукивая тростью по полу. – Да! Склонность к философии иногда сочетается со склонностью ко лжи. Я всё могу понять, в конце концов я могу понять, почему он мочится в избирательные урны, ворует битый шифер со свалок, номерует стеклянные баночки для лекарств и складывает их в кладовку. Я всё могу понять, но не это! Внутренне я заломил руки, хотя моё лицо спокойно, вулкан я изнутри, готовый к изверженью. К барьеру, чмо! Вызываю тебя на честный бой! Мокрица – против сна, воображенья, бесплотных духов и стены из грёз! В иных сраженьях – побеждал бандит, а в этой битве лучший победит!

– Сударь, – влез Кропоткин, тоже обращаясь к связанному бюрократу, – я тоже бросаю свою дырявую перчатку в ваш немытый, сопливый нос, и вызываю на честный поединок! Извольте к барьеру! Ваше воинствующее невежество вас не может извинить! Вы оскорбили женщину действием и должны быть наказаны тем же! К тому же ваша власть омерзительна и более нетерпима! Вы смещены со своего поста и направляетесь в Бастилию для перевоспитания! Ясно? Вы больше не мэр!

Кропоткин уткнул в живот тяжёлый мушкет и стал допрашивать арестованного.

Арестованный тяжело дышал и плевался зубими.

– Ах, вот в чём дело! Да я и так не мэр! Вы что-то путаете! Я помощник мэра! Товарищи!

– Что? – удивился Кропоткин, – Как не мэр?

– Да не мэр я! Не мэр!

– Ты не мэр? А где мэр!

– К барьеру, чмо! Во время страшной бучи тому не повезло, у коих нет падучей!

– Не знаю! Ушёл через подземный ход! Как только стрелять стали, так он ушёл! Посмотрите в его кабинете – в шкафу – лаз! – сказал патерстонский пленник и выплюнул тридцать третий зуб.

– Гошпода! Прошу ваш! Отпуштите меня ко всем чертям! У меня выбиты жубы!

– Башковитая свинья! – сказал Гитболан, почесав макушку и обративши блестящий смеющийся взор к весёлому Нерону, – Зачем ему зубы? Он и так питается грудью своей секритутки! Знаете эти древние способы омоложения? Женщину надо жалеть, молодой члэк!!! Жалеть надо бабу, а не зубами её кусать! Верю тебе, отрок!

Но в комнату прошёл и сам всё проверил. Лаз был и в самом деле. Из него пахло кровью, потом и слезами.

– Я вам пизжу? Чего же боле? Что я могу ещё сказать? – процитировал Кропоткин, – Шеф! Это правда – не мэр! Я чую! Он не пахнет мэром! Что с ним делать?

– А почему сразу не сказал, ежели не мэр? – приступил к горлу злоумышленника Нерон.

– Я испугался! Стрельба кругом, дым коромыслом! Пандемониум полный! Я смешался!

– Ну ладно! – сказал Гитболан миролюбиво, – Не мэр, так не мэр! Но женщину ты, сука, всё же обидел! Зачем ты обидел женщину? Злодей! Перетрахину обидел! Кикимору Пафнутьевну обидел. Синагогу Адольфовну Смяткину обидел. Рынду Порфирьевну Чох обидел. Дору Проволочкину страшно обидел. Взять его!

– Я защищён!

– Чем? Чем ты защищён?

– Защищён! —упирался допрашиваемый, – позовите авокадо!

– Признавайся! Чем же? Чем ты защищён, Клон?

– К-к-к-к-конституцией!

– Чем-чем он защищён? Я не понял!

– Я не знаю! Сами разбирайтесь! Может, его на детектор лжи насадить?

– Он? А кто это такой?

– Он сам не знает, чем! Буробит что-то несусветное!

– Как вы относитесь к слонику Думбо?

– С глубочайшим пиететом и почтением!

– А к конституции?

– Смотря к какой! К конституции, под пологом которой крадуть сбережения у мирных граждан, я отношусь с нескрываемым подозрением!

– И правильно! Ибо в основе основного закона государства должны быть положены краеугольные камни справедливости, а не абы что! Что с ним делать?

– Знамо чего! На бубуку его!

– Мы верили в него, а он растратил свой талант на юношеский онанизм и прозябание. Мы верили в него, и чем он нам отплатил? Наклал У Прозерпины в алтаре! Афину обесчестил содроганьем! Доил коров и наши кошельки! Так в казамат его! – брызнул слюной Кропоткин.

Нерон посмотрел на Кропоткина с недоумением.

– Дурак ты! Вермахт от бундесвера не можешь отличить! Говно отконфетки не может отличить? Или наобарот, конфетку отговна? Не можешь! Не может бундесвер от вермахта отличить! О-о-о! Плеоназм грё…! Научись по сан реповскому говорить сначала! Подонки! Негодяи! Один в лазарете, – двое в Назарете! – возгласил он осуждающе и стало ясно, сколь многое он осуждает в этом мире.

– Paris, Avinion Zhopasena, 13. Я вспомнил, чёрт подери! Да дави же его! Я вспомнил! Гуманизм проявишь потом, когда он сдохнет. Добродушие – на помойку! Не те времена!

– Какую женщину! Как дави? – залопотал опешивший без пяти минут глава города Патерстона, ещё секунду назад полагавший, что спасён, а теперь ошущая, как зашевелились на его голове волосы. – Вы совсем …нулись?… Убира…

Но ему не дали договорить. Не дожидаясь реакции противника, ряженый киноактёр погорелого театра выхватил невесть откуда взявшийся большой медный таз на длиннющей ручке, предназначенный для варки крыжовенного варенья, размахнулся и что было сил опустил его на голову несостоявшегося интеллигента и состоявшегося помощника мэра. Набатный звон ударил и распространился по округе, поднимая население на бой и подвиг. Зоркие глаза чиновника пошли в разные стороны.